— Я должен вам кое-что сказать, — начал он. — Это очень важно. Проходит неделя за неделей, и больше так продолжаться не может. Я влюблен. Ах да, я же вам уже говорил. И довольно давно. В тот день, когда я заставил вас всех улыбнуться, помните?

Никто из сидящих за столом не моргнул и глазом, не шевельнул и пальцем. Греппин погрузился в воспоминания. День, когда он заставил их улыбнуться. Было это две недели тому назад. Он вернулся домой, вошел в столовую, оглядел всех и провозгласил:

— Я женюсь!

— Что?! — воскликнула тетя Роза.

— На Элис Джейн Баллард! — сказал он, стиснув кое-что в кулаке.

— Поздравляем, — сказал дядя Димити. — Наверное… — неуверенно добавил он, взглянув на жену. Потом кашлянул. — Но не слишком ли рано ты собрался жениться, сынок? — Он снова покосился на тетю Розу. — Э… да. Да, пожалуй, несколько рановато. Я бы посоветовал тебе отложить это… да, отложить до времени.

— Дом в ужасном состоянии, — вмешалась тетя Роза. — Мы уже целый год не делали ремонт.

— То же самое вы говорили в прошлом году и в позапрошлом, — заметил мистер Греппин. — И вообще, — добавил он резче, — это ведь мой дом.

У тети Розы от такого заявления отвисла челюсть.

— После стольких лет ты хочешь попросту выкинуть нас на улицу. О боже, за что…

— Не городите чепухи, на улицу вас никто не выбрасывает! — зарычал Греппин.

— Послушай, Роза… — промямлил дядя Димити.

Тетя всплеснула руками.

— После всего, что я сделала…

В эту минуту Греппин уже твердо знал, что им придется уйти. Сперва он заставит их замолчать, потом — улыбаться, а потом выбросит вон, словно балласт. Он не мог привести Элис Джейн в дом, полный подобных кошмаров, в дом, где тетя Роза ходит за тобой по пятам, ходит постоянно, даже когда ее нез рядом. В дом, где науськанные мамашей дети издеваются над тобой. В дом, где дядя Димити, осторожно подбирая слова, советует тебе остаться холостяком. Греппин свирепо уставился на семейство. Это они виноваты, что у него все не так и в жизни, и в любви. И если он избавится от них, тогда его мечта с сплетающихся в объятиях, блестящих от пота телах станет осуществимой. Тогда дом будет принадлежать ему одному… И Элис Джейн. Да, и Элис Джейн.

Им придется уйти. И уйти быстро. Если он просто скажет им, чтоб уходили, как говорил уже не раз, может пройти двадцать лет, пока тетя Роза соберет все выцветшие сумочки и эдисоновские граммофоны. За это время они успеют выселить саму Элис Джейн.

Греппин оглядел их и стиснул рукоять разделочного ножа.

Греппин устало уронил голову.

Моргнул, протер глаза. Что? Ах, оказывается, он задремал…

Итак, это произошло две недели назад. Две недели прошло с того вечера, когда состоялся разговор о женитьбе, переезде, Элис Джейн. Две недели. Две недели назад он заставил их улыбаться.

Теперь, очнувшись от воспоминаний, он улыбнулся сидящим за столом безгласным и неподвижным фигурам. Они ответили ему странными, подобострастными улыбками.

— Я ненавижу тебя, старуха, — напрямик заявил он тете Розе, — Две недели назад я не решился бы сказать об этом. Но сегодня, э… — Он скомкал окончание фразы и повернулся к дяде.

— Дядя Димити. Позволь дать тебе один маленький совет, старик…

Греппин произнес небольшую речь, взял ложку и притворился, что ест персики, хотя тарелка была пуста. Он уже пообедал — в городе, в небольшой забегаловке. Жареная свинина с картошкой, яблочный пирог, стручковая фасоль, свекла, картофельный салат. Но он делал вид, что ест, потому что эта маленькая игра доставляла ему удовольствие. Он притворился, что жует.

— Итак, решено окончательно и бесповоротно: сегодня вы навсегда покинете этот дом. Я ждал две недели, мне нужно было все обдумать. Наверное, я позволил вам оставаться так долго еще и потому, что мне хотелось понаблюдать за вами. Когда вы уйдете, я уже не смогу быть уверен, а вдруг… — В его глазах мелькнул страх. — Вдруг вы начнете слоняться вокруг дома, шуметь по ночам… я не смогу этого вынести. Я вообще не намерен терпеть шум в моем доме, а уж когда здесь поселится Элис Джейн…

Толстый двойной ковер под ногами глотал все звуки, придавал уверенности.

— Элис хочет переехать сюда послезавтра. Мы собираемся пожениться.

Тетя Роза вдруг подмигнула Греппину — зло, недоверчиво, мол, это мы еще посмотрим.

Он с криком вскочил, потом, присмотревшись, рухнул обратно на стул, скривившись в болезненной гримасе. Потом рассмеялся, чтобы снять напряжение.

— Ах да… Это же просто муха.

Греппин проследил взглядом за насекомым, как оно проползло по желтоватой щеке тети Розы и улетело. Это из-за мухи ему почудилось, что глаз тети Розы моргнул, будто в сомнении. Надо же было такому случиться.

— Вы сомневаетесь, что я женюсь, тетя Роза? Вы считаете, что я неспособен жить в браке, любить и исполнять свой долг перед любимой? Вы считаете меня незрелым, неспособным ужиться с женщиной? Юнцом, который может только мечтать? Что ж! — Усилием воли он заставил себя успокоиться и покачал головой. — Эх, парень, — сказал он себе. — Это же была просто муха, это муха сомневалась в любви… Или нет? Или это ты сам? И потому тебе и померещилось это подмигивание, это неверие… Черт подери!

— Я пойду и проверю топку, — сказал он, обращаясь к людям за столом. — В течение часа вы покинете этот дом навсегда. Вы поняли меня? Вижу, что поняли.

Снаружи начинался дождь. Холодный, промозглый ливень принялся поливать дом. Греппин скривился от раздражения. Шум дождя — единственный шум, от которого невозможно избавиться, который ничем не одолеть. Тут не помогут ни новые двери, ни новая смазка, ни засовы. Можно, конечно, покрыть крышу полотнищами ткани, чтобы капли барабанили не так громко, но это уже чересчур. Нет. От шума дождя ничем не защитишься.

А Греппину так нужна была тишина, именно сейчас, как никогда раньше. Каждый звук — это страх. А потому каждый звук должен быть пойман, задушен и уничтожен.

Дождь барабанил по крыше. Так нетерпеливый человек барабанит по столу костяшками пальцев. Греппин снова соскользнул в воспоминания.

Он перебрал в памяти, чем все закончилось. Чем закончился тот час того дня две недели назад, когда он заставил их улыбаться.

Он взял нож и собирался разрезать птицу на большом блюде. Как всегда, когда семья собиралась за столом, все нацепили торжественные чопорные мины. Если дети смели улыбнуться, тетя Роза давила их улыбки, как давят каблуком тараканов.

Тетя Роза заявила, что Греппин держит локти под неправильным углом, когда режет птицу. Она также дала ему понять, что нож недостаточно острый. Дойдя в своих воспоминаниях до этого места, он расхохотался, выпучив от смеха глаза. В тот день, после замечания тети Розы он покорно наточил нож об оселок и снова взялся за птицу.

Он разрезал большую часть ее за несколько минут, а потом поднял взгляд и оглядел их брюзгливые, нарочито серьезные лица. Словно пудинги с агатовыми глазами. Словно его застукали с голой красоткой, а не с жареной куропаткой. И тогда он поднял нож и хрипло закричал:

— Господи, ну почему вы — вы все! — никогда не улыбаетесь?

Он взмахнул ножом несколько раз, словно волшебной палочкой.

А когда он закончил — вуаля! — они все улыбались!

Он оборвал воспоминания на середине, скомкал их, скатал в шарик и выбросил. Поднялся из-за стола и быстро прошел через холл в кухню, а оттуда — вниз по лестнице, в подвал. Там он открыл топку и не спеша, умело заставил пламя разгореться.

Поднимаясь по лестнице обратно на кухню, он огляделся по сторонам. Надо будет нанять уборщиков, чтоб вычистили опустевший дом, и отделочников, которые оборвут унылые шторы и повесят новые, сияющие. Новые ковры в восточном стиле покроют полы и даруют тишину, которой он так жаждет и без которой не сможет жить еще по меньшей мере месяц, а то и год.

Греппин в ужасе спрятал лицо в ладонях. А вдруг Элис Джейн станет шуметь в доме? Издавать какие-то шумы, какие-то звуки…