Целых пять минут Уилл Морган колотил в дверь — тщетно. Еще пару минут он пинал дверь ногами.

Наконец дверь со вздохом нехотя отворилась.

Усталый голос произнес:

— Войдите.

Воздух в лавке был лишь слегка прохладней, чем снаружи. Огромная глыба льда, в которой вчера он разглядел призрачные очертания прекрасной женщины, съежилась, потеряв добрую половину своего веса, и продолжала неуклонно таять, чтобы вскоре исчезнуть совсем.

Где-то во мраке стояла в ожидании та женщина. Но теперь, он чувствовал, она стояла одетой и собиралась уходить. Уилл открыл было рот, чтобы крикнуть, чтобы докричаться, но ее голос остановил его:

— Я предупреждала тебя. Ты пришел слишком поздно.

— Никогда не поздно! — возразил он.

— Прошлой ночью было еще не поздно. Но за последние двадцать часов внутри тебя оборвалась последняя маленькая ниточка. Я это чувствую. Я знаю. Так и есть. Она умерла, умерла, умерла.

— Что умерло, черт подери?

— Твоя душа, конечно. Умерла. Съедена. И переварена. Она исчезла. У тебя внутри — пустота. Ничто.

Он увидел, как ее рука протянулась к нему из темноты. Она коснулась его груди. Быть может, ему лишь показалось, что ее пальцы проникли сквозь его ребра, ощупали его потроха, его легкие, его несчастное, бьющееся в груди сердце.

— О да, она умерла, — печально произнесла она. — Как жаль. Город снял с тебя обертку, как с леденца на палочке, и съел тебя целиком. Теперь ты всего лишь оставленная у подъезда пыльная бутылка из-под молока, в горлышке которой паук свил свою паутину. Грохот улиц, словно молот, раздробил в прах твой хребет. Подземка выпила твое дыхание, как кошка высасывает душу из младенца. Пылесосы вычистили твой мозг. Алкоголь растворил остальное. Пишущие машинки и компьютеры пропустили сквозь свое нутро твой осадок, раскатали на принтере, покрошили в мелкую чепуху и выбросили в канализацию. Ты расплылся в нервно мигающих строках на призрачно-бледных экранах старых телевизоров. А все, что от тебя осталось, вскоре подхватит городской автобус, похожий на огромного злого бульдога, и унесет прочь, сжимая тебя в своей резиновогубой пасти.

— Нет! — закричал он. — Я передумал! Выходи за меня замуж! Выходи…

От его крика ледяной гроб раскололся. Куски рассыпались по полу за его спиной. Очертания прекрасной женщины растаяли, оставив на полу небольшую лужицу. Уилл резко повернулся и нырнул в темноту.

Он наткнулся на стену, и в тот же момент послышался стук захлопнувшейся двери и звук закрывающегося замка.

Кричать было бесполезно. Уилл остался один.

Год спустя, июльским вечером, в подземке он в первый раз за триста шестьдесят пять дней встретил Неда Эминджера.

Среди всего этого скрежета, гула и потоков огненной лавы, через который мчались поезда, унося с собой в преисподнюю тысячи тысяч душ, стоял Эминджер — свежий, как листья мяты под летним дождем. Вокруг него плавились восковые фигуры людей. А Нед стоял, омытый водами лишь ему одному принадлежащего ручья, в котором плескалась форель.

— Нед! — закричал Уилл Морган, бросившись ему навстречу, схватил его за руку и стиснул ее в ладонях. — Нед, Нед! Мой самый лучший друг!

— Так оно и есть, верно? — улыбаясь, сказал молодой Нед.

«Господи, конечно, так оно и было! Дорогой, милый Нед, друг на всю жизнь! Подыши на меня, Нед! Одари меня своим животворящим дыханием!»

— Ты теперь президент фирмы, Нед! Я слышал о тебе!

— Да. Может, зайдем ко мне, выпьем по стаканчику?

Пока они искали такси посреди испепеляющего зноя, от светло-бежевого костюма Неда поднимался ледяной дымок холодного лимонада. Среди всей этой брани, криков, сердитых гудков Нед поднял руку.

Тут же подъехало такси. Они безмятежно укатили.

В сумерках возле подъезда из темноты выступил человек с пистолетом.

— Выворачивайте карманы! — приказал он.

— Позже, — с улыбкой ответил Нед, дыша на грабителя ароматом свежих летних яблок.

— Позже, — Человек отступил назад, давая им дорогу. — Позже.

Когда они поднимались на лифте, Нед сказал:

— Ты знаешь, что я женился? Почти год назад. У меня прекрасная жена.

— Она… — начал Уилл Морган и запнулся, — красивая?

— Очень. Она тебе понравится. И квартира тоже понравится.

«Да, — подумал Морган, — знаю, знаю: зеленая поляна, хрустальный звон, свежая трава вместо ковра…»

Они вошли в квартиру, которая и впрямь напоминала тропический остров. Молодой Нед наполнил огромные бокалы ледяным шампанским.

— За что выпьем?

— За тебя, Нед. За твою жену. За меня. За сегодняшнюю ночь, вернее полночь.

— Почему полночь?

— Потому что в полночь я спущусь вниз, к человеку с пистолетом, который ждет меня. К человеку, которому ты бросил: «Позже». И он согласился: «Позже». Я буду с ним один на один. Смешно, нелепо и смешно. Только вот мое дыхание самое что ни на есть обыкновенное, в нем нет аромата дыни или груш. А он все эти долгие часы простоял в ожидании, сжимая в потной руке пистолет, зверея от жары. Отличная шутка! Так что ж… выпьем?

— Выпьем!

И они выпили.

В этот момент вошла жена Неда. Она услышала, как они оба смеялись — каждый по-своему, — и пришла посмеяться с ними.

Но когда она посмотрела на Уилла Моргана, глаза ее вдруг наполнились слезами.

И он знал, по ком она плачет.

Душка Адольф

© Перевод О. Акимовой

Они ждали его у выхода. Он сидел, потягивая пиво, в маленьком баварском кафе с видом на горы, причем сидел там с полудня, а было уже полтретьего, обед затянулся, пиво — рекой, и по тому, как он держал голову, смеялся и поднимал очередную кружку с шапкой воздушной, как весенний ветерок, пены, было видно, что сегодня он просто в ударе, и двое, сидевшие с ним за одним столиком, старались от него не отставать, но все равно он их обскакал.

Время от времени ветер доносил их голоса, и тогда кучка людей, толпившихся на автомобильной стоянке, подавалась вперед, прислушиваясь. Что он сказал? А теперь что?

— Сказал просто, что все хорошо: снимают.

— Что? Кого?

— Дурак, фильм, фильм снимают.

— А это с ним кто, режиссер?

— Да. А второй, хмурый, — это продюсер.

— Не похож на продюсера.

— Еще бы! Он себе нос переделал.

— А сам? Правда, совсем как настоящий?

— До кончиков волос.

И все опять подались вперед, чтобы посмотреть на этих троих: того, что был не похож на продюсера, застенчивого режиссера, который непрестанно поглядывал на толпу и сутуло втягивал голову в плечи, закрывая глаза, и сидящего между ними человека в военной форме со свастикой на рукаве, чья красивая форменная фуражка лежала на столе рядом с едой, почти нетронутой, потому что человек этот говорил… нет, ораторствовал.

— Вылитый фюрер!

— Боже мой, как будто оказался в том времени. Прямо не верится, что сейчас семьдесят третий. Будто снова в тридцать четвертом, когда я увидел его в первый раз.

— Где?

— На митинге в Нюрнберге, на стадионе. Осень, м-да, мне тринадцать лет, и я член Гитлерюгенда, стою среди ста тысяч солдат и юношей на этом огромном поле, вечер, факелы еще не зажгли. Столько оркестров, столько флагов, столько горячих сердец, да-да, поверьте, я слышал, как колотятся сто тысяч сердец, мы все были влюблены в него, он спустился к нам прямо с неба. Он был послан богами, мы знали, и время ожиданий прошло, отныне мы могли действовать, с ним для нас не было ничего невозможного.

— Интересно, как чувствует себя этот актер в его роли?

— Тс-с-с, он тебя слышит. Смотри, машет рукой. Помаши ему тоже.

— Помолчите, — вмешался еще кто-то, — Они опять о чем-то говорят. Я хочу послушать…

Толпа замолкла. Мужчины и женщины прислушались к ласковому весеннему ветру, доносившему слова из-за столика в кафе.

У юной официантки, подававшей пиво, зарозовели щеки и разгорелись глаза.

— Еще пива! — крикнул человек с усиками, похожими на зубную щетку, и волосами, зачесанными на левую бровь.