— Вуаля! — воскликнул он, закончив работу.

Мистер Бенедикт перешел к следующему столу.

— Добрый вечер, мистер Врен, добрый вечер. Ну, и как нынче поживает наш специалист по классовой ненависти, мистер Врен? Чист, бел и вымыт, мистер Врен. Вы чисты как снег и белы как простыня, мистер Врен. Человек, который ненавидел евреев и негров. Меньшинства, мистер Врен, меньшинства.

Мистер Бенедикт откинул простыню. Мистер Врен смотрел в потолок застывшими остекленелыми глазами.

— Мистер Врен, давайте рассмотрим представителя меньшинства. Меня. Наименьшего из презренных, из тех, кто всегда говорит шепотом, кто не смеет возвысить голос, из тех, кто боится ничтожнейших ничтожеств, из тех, кто меньше мыши. Знаете ли вы, что я сделаю с вами, мистер Врен? Для начала давайте-ка выпустим всю кровь из ваших жил, мой нетерпимый друг.

Кровь была выпущена.

— А теперь произведем инъекцию, так сказать, бальзамирующего вещества.

Мистер Врен лежал чистый как снег, белый как простыня, а в него вливалась бальзамирующая жидкость.

Мистер Бенедикт хохотал.

Мистер Врен стал черным. Черным как пашня, черным как ночь.

Бальзамирующая жидкость была — чернила.

— Приветствую, приветствую вас, Эдмунд Уорт!

Какое прекрасное тело было у Уорта! Сильное, состоящее, казалось, из одних только огромных костей и могучих мышц, туго натянутых между ними, грудь колесом. Когда Уорт проходил мимо, женщины теряли дар речи, а мужчины смотрели ему вслед с завистью и мечтали, как хорошо было бы одолжить такое тело на денек, чтобы явиться домой и устроить жене сюрприз! Но Уорт и не думал никому одалживать свое тело и пользовался им так, что был вечным поводом для сплетен среди всех любителей греха.

— А теперь вы здесь, лежите себе… — сказал мистер Бенедикт, с удовольствием рассматривая прекрасное тело.

Тут он отвлекся, погрузившись в воспоминания о прошлом собственного тела.

Как-то однажды он решил попробовать нарастить мышцы при помощи одного из тех приспособлений, которые вешают в дверном проеме, чтобы подтягиваться на руках и стремиться вынести подбородок выше перекладины. Мистер Бенедикт надеялся таким образом добавить хотя бы дюйм к своему жалкому телосложению. Чтобы быть не таким бледным, он часами лежал на солнце, но обгорел, и кожа стала слезать с него розовыми лоскутьями, под которыми кожа была такая же розовая, влажная и очень чувствительная. А что он мог поделать с глазами, сквозь которые смотрел на мир? Глаза мистера Бенедикта были близко посаженные, маленькие и водянистые, а рот и вовсе как крошечный разрез. Можно перекрасить дом, сжечь мусор, переехать из трущоб в приличный район, застрелить свою мать, купить новую одежду, завести машину, сколотить капитал, полностью изменить свое окружение. Но что делать разуму, который пойман в ловушку тела, как кусочек сыра в утробу мыши? Его вместилище предает его. Кожа, тело, голос не оставили мистеру Бенедикту ни единого шанса проникнуть в тот огромный мир, где мужчины щекочут женщин под подбородком и целуют их в губы, пожимают руки друзьям и обмениваются дорогими сигарами.

Мистер Бенедикт размышлял обо всем этом, стоя над великолепным телом Эдмунда Уорта.

Он отделил голову Уорта и положил ее в фоб, на маленькую атласную подушечку. После чего положил в тот же фоб сто девяносто фунтов кирпича, искусно разместил под черным костюмом и белой рубашкой несколько подушек, чтобы сверху это выглядело как тело покойного, и укрыл до подбородка покрывалом синего бархата. Иллюзия была безупречна.

Тело Уорта он поместил в холодильник.

— Я завещаю, мистер Уорт, чтобы моя голова была похоронена с вашим телом. К тому времени я обзаведусь помощником, который за деньги согласится пойти на такой подлог. Если при жизни человеку не было дано тело, достойное любви, он имеет право получить такое тело после смерти. Спасибо.

Он захлопнул крышку над Эдмундом Уортом.

С тех пор как в городе вошло в моду отпевать покойников, не открывая гроба, мистер Бенедикт обрел несравненно больше возможностей измываться над своими злополучными гостями. Некоторых он укладывал ногами на подушку, некоторых лицом вниз, другим складывал руки в неприличные жесты. Самую восхитительную шутку он сыграл с тремя старыми девами, которые разбились в автомобиле, когда ехали в гости на чашку чая. Они были известные сплетницы, вечно шушукались голова к голове, обсуждая тот или иной слух. Пришедшие на похороны так и не узнали (все три гроба были закрыты), что и после смерти старухи сгрудились вместе, голова к голове, в одном гробу. Целую вечность им предстояло перемывать кому-то окоченевшие, мертвые косточки. Остальные два гроба были набиты камнями, ракушками, лоскутками. Похороны прошли очень мило. Все плакали: «Смерть разлучила трех неразлучниц». Все рыдали.

— Да-да, — говорил мистер Бенедикт, в скорби вынужденный прятать лицо.

Не будучи лишен чувства справедливости, мистер Бенедикт одного богача уложил в гроб совершенно голым. А бедняка он обрядил в золото, положив пятидолларовые золотые монеты вместо пуговиц и двадцатидолларовые на веки. Адвоката он хоронить вообще не стал — сжег его тело в печи. В гробу лежал лишь дикий кот, которого мистер Бенедикт как-то в воскресенье обнаружил в капкане в лесу.

Старая дева, которую хоронили однажды вечером, стала жертвой дьявольской уловки. Под шелковым покрывалом вместе с ней легли в могилу части другого тела, тела пожилого мужчины. Она лежала в гробу, изнасилованная чужими останками, мертвые руки ласкали ее, мертвая плоть вонзалась в нее. Казалось, ее лицо исказилось от потрясения.

И вот в тот день мистер Бенедикт переходил у себя в покойницкой от одного укрытого простыней тела к другому, разговаривал с ними, делился самым сокровенным. Последним на сегодня должен был стать некий Мерривелл Блит, древний старик, который перед смертью изрядно настрадался: он то погружался в кому, то приходил в себя. Несколько раз врачи констатировали смерть мистера Блита, но он всякий раз восставал из мертвых вовремя, и похоронить его не успевали.

Мистер Бенедикт приподнял простыню с лица мистера Блита.

Мистер Мерривелл Блит заморгал.

— Ой! — Мистер Бенедикт уронил простыню обратно.

— Ты! — раздался голос из-под простыни.

Мистер Бенедикт присел за край стола, внезапная дрожь и слабость охватила его.

— Дай мне выбраться отсюда! — закричал голос Мерривелла Блита.

— Вы живы! — взвизгнул мистер Бенедикт, отдергивая простыню.

— О, что я слышал, чего я наслушался за последний час! — заголосил лежащий на столе старик, закатив глаза. — Лежать здесь, не в силах пошевелиться, и слышать, что ты тут говорил! Ах ты гадкая, подлая тварь, ты страшный человек, дьявол, чудовище! Вытащи меня отсюда! Я расскажу мэру, и совету, и всем на свете! Отвратительная, безнравственная тварь! Садист, осквернитель, мерзкий извращенец… Вот погоди, я расскажу, я всем расскажу про тебя! — брызжа слюной, кричал старик.

— Нет! — взмолился мистер Бенедикт, падая на колени.

— Ты ужасный человек! — всхлипнул мистер Мерривелл Блит. — Только подумать: все эти годы в нашем городе творилось такое, а мы и не подозревали, как ты тут измываешься над людьми! Ты чудовище из чудовищ!

— Нет! — прошептал мистер Бенедикт.

Он попытался встать, но снова осел, парализованный ужасом.

— То, что ты говорил, — презрительно и осуждающе проскрипел старик, — то, что ты делал…

— Простите, — прошептал мистер Бенедикт.

Старик попытался подняться.

— Не вставайте! — закричал мистер Бенедикт и удержал его.

— Пусти меня! — рявкнул мистер Блит.

— Нет! — Мистер Бенедикт дотянулся до шприца и вонзил его в руку Блита.

— Вы! — отчаянно заорал старик, обращаясь к силуэтам под белыми простынями. — Помогите мне! — Он близоруко уставился в окно, которое выходило на кладбище, на покосившиеся надгробия. — И вы, там, в земле! К вам это тоже относится! Помогите! Послушайте!